Хоровое пение как средство музыкального развития школьников. «хоровое народное пение, как комплексное решение воспитательных задач» Активное и заинтересованное отношение учащихся к хоровой музыке всецело зависит от метода работы педагога, понимания коммун

Какие чувства вызывает народный хор?

– В начале главное – сдержать раздражение, потому что они ничего не могут, а надо внушить, что могут, если заниматься с неподготовленными. У меня достаточно такого опыта. Сначала мы пели в очень низкой тональности в унисон, потому что боялись. Прихожане часто стремятся запеть, некоторые идут вместе с хором по тексту службы: мелодии знают с голоса, потому что часто ходят в храм. Я взял самые простые ектеньи, самые распространенные антифоны первого гласа.

– Люди всегда подпевают хору, а тут – испугались?

– Именно поэтому мы пели в унисон и очень низко, по-другому не могли. В храме все насторожились. Потом мне удалось выделить высокие голоса. Вместе поют – постепенно становится лучше. Потом дал простые дыхательные упражнения. Кто делает – становится лучше. А сейчас воцерковленные люди, которые пришли в начале и постоянно ходят на службы, знают чинопоследование, выучили мотивы (многие с голоса) и осмелели: стало неинтересно приходить на репетиции с новичками.

А приходят бабушки, которые толком ничего не знают и всю жизнь работали в партийных организациях, но решили пробиваться к Православной Церкви и начинают с нуля. Их не все выдерживают. Тренироваться в любви трудно, многие не готовы потерпеть ради людей, которые вновь пришли, чтобы они почувствовали соединение с теми, кто уже поет.

Тренироваться в любви трудно. Но это наши люди, с ними важно работать, и надо потерпеть

Приходят люди среднего возраста, пожилые и совсем старенькие, с палочками. Хотя и молодые приходят. Это – наши люди, с ними важно работать, и надо потерпеть.

С другой стороны, народный хор потом вдохновляется, начинает верить в свои силы (моя задача – внушить уверенность), многие начинают заниматься вокалом и летом принимают участие в богослужениях тех храмов, которые находятся рядом с дачами, потому что знают службу.

Мы изучаем только Литургию. Однажды пели и нетвердо знаем литию. К молебнам пытались дерзнуть, но переполнены объемом литургических песнопений. Хорошо, что успеваем тропари и задостойник выучить, потому что, кроме изучения, может стоять задача повышения качества . Но не всегда это возможно, если люди, которые пели, не приходят.

– Неужели в хоре нужен вокал?

– В православной культуре есть свои предпочтения, речь должна звучать красиво, голос в храме должен звучать красиво, но сейчас не у всех получается. Формирует звук речевой аппарат, и надо стремиться к естественности, потому что каждый человек может особенно произносить звуки, а, бывает, нравится другой и начинаешь подражать, себя при этом умаляя.

Я много над этим думал. Преподаешь вокал, человек стопорится, но постепенно выход находится, и могу сказать о народном хоре: будет продолжение, потому что надо сеять и на камне. Поэтому я этим занимаюсь, хотя сомневался, нужно ли преподавать вокал, терзался и постоянно думал: «Кому всё это надо?»

Господь меня поддержал в бывшем Синодальном училище (ныне – Рахманиновский зал консерватории, а стены помнят звучание синодальных хоров), куда я попал на камерную оперу японского композитора в европейской традиции, на японский сюжет и на японском языке. Инструменты – рояль, виолончель и классическая флейта.

Люди после занятий вокалом уходят совершенно в другом состоянии и начинают думать, что им открылось что-то такое, чего они даже не могли представить

И когда разные уровни вокалистов-солистов в конце все вместе запели, в здании училища возникли удивительные вибрации, которые чувствовались всем телом, воспринимались всем существом. Это необыкновенное ощущение, и люди после занятий вокалом уходят совершенно в другом состоянии и начинают думать, что им открылось что-то такое, чего они даже не могли представить.

Обычно после первой службы происходит следующее: «Скажи, мы плохо пели?! Мы так плохо пели, скажи?» – «Вы меня видите?» – «Видим». – «Слушайте внимательно, если видите и слышите. Я специалист с высшим музыкальным образованием, окончил Московскую консерваторию и, как специалист с высшим образованием, говорю, что меня ваше пение не раздражает. Вопросы еще будут?» – «Но мы плохо пели!» – «Я всё сказал. Надо продолжать репетировать».

– Кого может раздражать народный хор?

– Многих может раздражать из-за разных понятий о том, как надо петь, и батюшки могут быть с разным опытом. Каждый способен воспринимать в свою меру, а профессионалов высшего уровня очень мало. Обычно это раздражает людей среднего или ниже среднего уровня музыкального образования, они с трудом понимают и пытаются требовать от других, как именно надо петь в храме. А ведь пение в храме (я много на эти темы думал) должно быть, самое главное, искренним. Теплая молитва ко Господу. А Господь милостив, это мы люди немилостивые.

Все хотят петь. Сейчас много различных курсов, но таких не возьмут. На курсы любят брать музыкально подготовленных, которые будут в полной мере воспринимать сольфеджио. Это брошенный контингент, а бросать наших людей не надо.

– Когда появился народный хор, прихожан стало больше или меньше?

– Прихожан в храме всегда было много. Проблема и задача хора – не привлечь больше народа, но больше просветить тот народ, который приходит. Настоятель поставил задачу – всем народом петь службу, проработать основы богослужения. Когда костяк поет, люди приходят в храм и могут присоединиться – такая идея.

– Прихожане, которые сами не поют, не подходили с возмущениями?

– Наоборот, подходят с благодарностью, особенно те, кто работает в храме и не имел раньше возможности спеть всю службу, – теперь никто не останавливает. Люди хотят петь, говорят: ностальгия потомков Адама по ангельскому пению в раю.

– Вернемся к синодальным хорам. Как ты их оцениваешь?

– Можно послушать, есть записи среднего качества – хоров синодальной традиции, и Федор Шаляпин, и Павел Чесноков с хорами. Есть записи из храма Христа Спасителя до взрыва в 1931 году – это синодальная традиция. Записи великого архидиакона Розова.

Синодальная традиция может нравиться или не нравиться, но это – условность большого собора. В разных храмах приемы могут различаться, зависит от акустики. У нас редкий регент владеет акустикой, а этому должны обучать. Но этому не обучают. Акустике не обучают нигде, и специалистов по акустике почти нет.

Надо уметь слышать акустику храма. В каждой акустике свои приемы

Надо уметь слышать акустику. В каждой акустике свои приемы, регент досконально знает акустику храма, какие в разных местах применять акустические приемы. Если гулкая акустика, надо подсказать певчим и петь в более сухой манере.

Бывает, наоборот, глухая акустика, где требуется протягивать, но нельзя перегущать тембральное заполнение гласной, иначе скрадывается произнесение согласной, как будто человек плохо произносит, – согласные надо вызванчивать.

Характер звучания должен быть своего рода щипковый, если сравнивать с музыкальным инструментом, или как колокол, который звучит, потом затухает. Так же и слог. Это «читок», прием «читка». «Читок» – это определенный штрих, чего многие не знают.

Вообще что такое правильно? Славить Бога можно любыми голосами. Где же в Евангелии написано, каким голосом надо петь?

– Как бороться с неправильным пением в храме?

– Синодалы, в частности Александр Никольский, который курировал все церковные хоры Москвы, поддерживали специфические особенности пения в каждом храме, где они были, потому что даже интересно, когда в разных храмах по-разному поют, а не то, что так правильно, а так неправильно. Странное суждение. Вообще что такое правильно? Славить Бога можно любыми голосами. Где же в Евангелии написано, каким голосом надо петь?

Идея народного хора родилась давно, но воплотилась постепенно, потому что не каждый регент может выдержать, когда поют вразнобой. У меня получалось, потому что я могу терпеть и знаю, как бывает вначале. У меня большой опыт работы именно с теми, кто не поет, и я умею находить выход руководства такими начинающими, я не боюсь их. А многие не знают, что делать, когда поют нестройно. Просто надо потерпеть. Я не обращаю внимания на то, что не получается, приветливо общаюсь, хвалю, потому что их всегда ругали. Просто их боятся, а я не боюсь. И в какой-то момент я понял, что может получиться.

Нажмиддин Мавлянов

Именно так считает солист Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Нажмиддин Мавлянов. Мы разговариваем с ним накануне первого в юбилейном сезоне театра спектакля «Пиковая дама», где Нажмиддин исполняет партию Германа.

И.Г. Нажмиддин, я не раз слышала, как перед спектаклем вы распеваетесь совсем не фрагментами из опер или вокализами, а песнями, аккомпанируя себе на фортепиано. «Дым» Керна, к примеру. Почему?

Н.М. Не только песнями. Например, раньше я любил играть знаменитый Седьмой вальс Шопена. Я так разогреваюсь, причем не только вокально, но и эмоционально. Так я настраиваю мозг на быстрые воспоминания, такой эмоциональный «энергетик» получается. У меня после этого на сцене быстрее и активнее работают эмоции. Только песни, которые я пою, мне обязательно должны нравиться. Это – единственное условие. Никакая конкретная песня не привязана к конкретному спектаклю. Одно время моим «допингом» был Второй концерт Рахманинова, там есть у меня любимые гармонии. Я, конечно, совсем не пианист, и не смог бы сыграть этот концерт, но какие-то особенно трогающие меня И.Г. гармонии иногда играл перед выходом на сцену. А песни, о которых вы говорите, я пел еще в юности.

И.Г. О юности. Вы всегда пели? Какой была ваша дорога к опере?

Н.М. Голос у меня был всегда, и в детстве, и в юности, но я как-то не обращал на это внимания. У меня мама была очень музыкальным человеком. Она замечательно пела разные песни: русские, узбекские. Я ей подпевал. Еще быстро запоминал и пел песни, услышанные в кино. Например, в индийских фильмах, которых у нас шло великое множество. Мог петь почти басом, а мог пищать высоченные ноты. Пел, когда собирались гости. Все получилось само собой. Но теперь я понимаю, что все было не зря, все пошло в копилку будущей профессии. Играл на гитаре и пел в эстрадных группах. Так, кстати, я, во-первых, развил себе диапазон, во-вторых, стал учить иностранные языки. Песни мы, конечно, учили с пластинок, я ведь не ходил в музыкальную школу. Но мне всегда интересно было работать не механически, а осознанно. Пели мы песни на русском, узбекском, таджикском, английском, французском, итальянском, турецком, португальском… Я переписывал себе тексты в тетрадь и обязательно должен был знать перевод, старался правильно произносить эти иностранные слова. Пел я очень много. В моей тетради переписано, пожалуй, больше тысячи песен. И почти все они исполнены.

И.Г, Вы ведь пришли в музыкальное училище уже взрослым человеком, получив другое образование?

Н.М. Когда умер мой отец, мне было шесть лет. Мама поднимала нашу семью, сестер, братьев одна. Я был младшим. Мы жили непросто и, конечно, нам нужна была профессия надежная, как считала мама. Так я попал в строительный колледж. И мне там нравилось. Это была творческая и очень интересная профессия.

(Нажмиддин посмотрел на лепнину потолка театрального фойе: «Я ведь все это могу делать. Все эти украшения… Я и сейчас бы смог это сделать»).

Учился я быстро, и скоро уже многое умел. Я же мужчина, должен был помогать семье, поэтому и строительными работами зарабатывал, и дынями на рынке мы с братом и сестрой торговали, и пением тоже зарабатывал, когда меня пригласили в ресторане петь, и на свадьбах пел. Сначала научился играть на гитаре, но мечтал о пианино. На пианино я скопил денег, откладывая со своих заработков, когда уже учился в училище. С друзьями по училищу мы привезли его домой. Это был мой себе подарок на день рождения. Я жадно и бесконечно мог заниматься. Конечно, настоящие занятия начались именно тогда, когда я поступил в музыкальное училище в Самарканде.

Хосе. Кармен. Фото – Олег Черноус

И.Г. Но это еще не предвещало ваше оперное будущее?

Н.М. Нет! Я поступал в училище с намерением стать эстрадным певцом. Определили меня сначала, как баса, я даже спел басовую арию. Но единственный в училище тенор заканчивал уже 4-й курс, больше тенором петь было некому. Вот так я стал тенором. Потом уже я показывался, наверное, пяти фониатрам, все сказали, что у меня толстые басовые связки. А вот пою тенором. В училище я стал заниматься просто как одержимый. Иногда спал только по 2-3 часа. День был расписан по часам. Я хотел все-все успевать.

У меня был друг – талантливый лингвист. Он и сейчас мой друг. Я с ним занимался английским. Он же просил меня научить его основам тайбоксинга. Я ведь довольно серьезно занимался спортом, показывал хорошие результаты. Сейчас я думаю, что спорт тоже пополнил мою вокальную «копилку»: без правильного дыхания и выносливости в тайбоксинге невозможно, да и в любом виде спорта.

Я в детстве любил восточные сказки: там герои не боятся никакой работы – «и сорок профессий мало» – и всегда побеждают.

Я приходил в училище в пять утра, чтобы занять класс и заниматься фортепиано: музыкальной школы за плечами ведь не было. Как все мы – вокалисты – пел в хоре. И очень мне это нравилось. Во-первых, я узнал много музыки, во-вторых, пение в хоре способствует развитию чистого интонирования. Читал книги, что называется, «запоем». Тогда моей любимой книгой стал «Мартин Иден» Джека Лондона. Я очень понимал главного героя. Когда я говорю, что «день был расписан по часам» – это не «фигура речи». У меня на самом деле были листы, на которых я писал: что надо читать, что слушать, когда я занимаюсь языком, когда спортом, плюс подготовка к училищным занятиям. Режим был очень жесткий. Спасибо моим педагогам в училище, а потом и в Ташкентской консерватории. Они не просто занимались со мной, они меня учили и развивали.

Первые записи оперных теноров принесла мне Алла Васильевна Щетинина. Я услышал Джильи, Собинова, Лемешева, Козловского… Потом уже современных тогда теноров – Атлантова, Доминго. Мы с педагогами обсуждали их пение: я начал анализировать особенности тембра, манеру, интерпретацию. Мощнейшее впечатление на меня произвел Марио дель Монако. И вот так опера окончательно и бесповоротно вытеснила из моей жизни все другие увлечения. Нет, я не бросил ни занятия языками, ни спорт, но все это теперь было подчинено новой профессии. Не карьере – об этом я тогда не думал, а именно постоянному росту в профессии. Я как-то внутренне понимал, что стал заниматься свои делом, и я обязательно должен был делать его как можно лучше!

На третьем курсе училища, я сказал себе: если выиграю грант на бесплатное обучение в консерватории – буду учиться, если не выиграю, – уйду. И я выиграл!

Уже студентом Ташкентской консерватории я был принят в оперный театр имени Навои. Но это совсем не означало, что я перестал учиться. Режим мой оставался все таким же жестким, я продолжал много читать – не только художественную литературу, но книги об опере, композиторах, о театре. Я уже знал, кто такой Станиславский, что есть театр Станиславского и Немировича-Данченко в Москве, знал, в чем суть системы Станиславского, и очень это понимал. Я продолжал неуемно впитывать в себя знания. Я ведь пришел в музыку совсем из другого мира, но твердо понимал, что, если я этим занимаюсь, должен делать все на 100 процентов.

Гофман. Фото – Елена Семенова

И.Г. А с какой партии в театре вы начали?

Н.М. Сейчас это может показаться странным, но еще в оперном классе в консерватории я спел Альмавиву в «Севильском цирюльнике», а в театре дебютировал в «Паяцах» в партии Арлекина. Я пел все, что давали, естественно, если понимал, что могу это спеть. Я очень благодарен моему педагогу Ольге Алексеевне Александровой за помощь и поддержку. Я и сейчас с ней советуюсь. Маленькие партии, большие. Здесь спел Хосе, Ленского, Неморино… Однажды к нам в театр приехал Вячеслав Николаевич Осипов, и хотя тогда ему было 69 лет, он пел Германа в «Пиковой даме». И как пел! Я был просто потрясен: такой голос! Пел он свободно, покрывал оркестр и, конечно, его невероятный темперамент просто сводил с ума и зал, и партнеров. Я пел с ним в спектакле маленькую роль Распорядителя. Но Вячеслав Николаевич обратил на меня внимание, сказал, что у меня красивый голос, и что я обязательно должен расти, петь, что у меня должно быть отличное будущее. Я жадно его расспрашивал: как поет, что поет… Он дал мне много дельных советов, которые я помню и по сей день. Объяснял, что можно петь сейчас, а что только после тридцати, от какой партии каких «подводных камней» ждать… Разве мог я тогда предположить, что всего через год с небольшим окажусь солистом театра Станиславского и Немировича-Данченко, где блистал Осипов! Увы, когда я пришел в труппу, Вячеслава Николаевича уже не было в живых…

И.Г. То есть, встреча с Вячеславом Осиповым – это был знак судьбы?..

Н.М. А я верю «знакам судьбы», иногда понимаю, что меня сопровождают не случайные совпадения.

Ни в Самарканде, ни в Ташкенте я не думал о каком-то конкретном театре, я просто много занимался и много пел. Мама всегда говорила: пой везде, куда тебя приглашают. Я очень долго мог работать, как «вечный двигатель».

И.Г. И как же вас судьба привела в театр Станиславского и Немировича-Данченко?

Н.М. У нас в Ташкенте была афиша конкурса вокалистов имени Глинки. Подготовил программу и, не думая ни о чем, кроме того, чтоб спеть, как можно лучше, отправился в Москву. И конкурс Глинки остался бы для меня просто попыткой показаться в Москве, если бы снова не случай: на меня обратили внимание члены жюри Джузеппе Пасторелло, который стал звать меня в Италию, и главный дирижер театра Станиславского и Немировича-Данченко Феликс Павлович Коробов. Он почувствовал во мне возможную перспективу и пригласил в театр на прослушивание. Думал я вот как: ну, прослушаюсь, потом мне скажут: «Спасибо, мы вам позвоним», и… не позвонят… Но все оказалось по-другому: я прослушался, и меня пригласили в этот театр! Готовилась постановка «Силы судьбы» Верди, я должен был петь Альваро!

Альваро. Сила судьбы. Фото) – Олег Черноус

И.Г. И это был блестящий дебют!

Н.М. Шел я к нему очень сложно. Я осторожно впевал партию, пока не пришло ощущение, что это мое, что мне удобно. Когда поддались самые сложные места, я подумал – ура-ура, все должно получиться. Я справлюсь. Не все в меня верили, кто-то считал, что целиком спектакль я не вытяну. Но самым большим ударом для меня была смерть мамы. Это случилось как раз, когда шли постановочные репетиции. Она снилась мне ночами, на репетициях частенько глаза были «на мокром месте»… Я часто просыпался от того, что плакал во сне, а когда просыпался, осознавал, что мамы больше нет. Это очень тяжело. И я не смог ей сказать: «Мама, я спел, у меня все получилось»… И хотя меня приняли зрители, и писали о дебюте хорошо, я все равно не был уверен, что уже в труппе, в театре. А потом следующая премьера – «Сказки Гофмана». Я спел заглавную партию. Очень трудную! Мы с Александром Борисовичем Тителем очень-очень много над ней работали. Это трудная и актерски, и вокально партия. Конечно, я прочитал всего Гофмана, много прочел того, что о нем написано. Я так всегда готовлюсь к новым работам.

Приглашения в другие театры и за границу последовали очень быстро. А еще я участвовал в постановке вердиевской «Травиаты» Георгием Георгиевичем Исаакяном (с которым уже встречался до этого на «Силе судьбы»). Пел я этого Альфреда в Ирландии. И вот все вместе выступления привели, наверное, к тому, что меня заметили и стали приглашать. Но первые три сезона я сидел в театре, никуда не выезжая, кроме театральных гастролей. Я работал, работал, накапливал репертуар, учился выдерживать много работы, петь большие трудные спектакли. И сейчас считаю, что делал абсолютно правильно! Был год, когда я спел здесь 45 спектаклей!

И.Г. Что для вас выступления на других сценах: в Большом, Мариинском, в Европе и Америке?

Н.М. Мне хотелось, да и сейчас хочется, больше и больше петь. Работать с разными партнерами, дирижерами, режиссерами, узнавать новые города и страны. Мне в принципе интересно все время что-то для себя открывать, что-то узнавать, в общем – «учиться, учиться, и учиться». Даже, если я еду 10 минут в метро, я еду с книгой. Я учу партии. Постоянно. Учу те, которые мне интересны, даже если у меня нет на них приглашения. Но, если приглашение будет, я должен быть готов. В прошлом сезоне я выучил восемь новых партий сам, две из них я спел. Подготовил концертную программу из русских народных песен. Плюс к тем, на которые меня зовут постоянно: Каварадосси в «Тоске», Пинкертон в «Мадам Баттерфляй», Манрико в «Трубадуре». В этом году я спел партию, о которой очень мечтал – Андре Шенье. Спел в Новой Опере, где было концертное исполнение оперы Джордано. Мне нравится петь и в Большом, и в Мариинском, в этом году дебютировал в Метрополитен (заменял Марсело Альвареса) – незабываемые впечатления! . До Мет я спел за месяц 10 спектаклей в разных странах, у меня все было спланировано. Но мы нашли «окна», ведь Мет – это важная в жизни каждого певца сцена. Потрясающий театр, потрясающие партнеры: Нетребко, Лючич! Анна оказалась очень доброжелательной, открытой. И принимали спектакль отлично!

Я довольно быстро учу партии. На Радамеса в «Аиде», например, потребовалось десять дней спокойной подготовки.

Сейчас я могу выбирать, где петь, что, с кем и сколько. У меня есть свои установки, в чем я участвую, в чем нет. Вместе с режиссером мы строим партию, но важно, как ты сам ее чувствуешь. Ты вкладываешь свои эмоции, свой опыт, все пропускаешь через себя. Сперва все, что говорит режиссер, я стараюсь выполнить, но потом – это же взаимный процесс – я что-то могу делать по-своему. Работа с дирижерами – рост, энергетика. Я обычно хорошо понимаю дирижеров, я сам брал уроки дирижирования, и дома партии учу не только с инструментом, но и «с рукой».

Я же понимаю, перед какой партией нужно отдохнуть, какие можно петь подряд, какие нет. Многие великие певцы писали в своих мемуарах, как лучше строить работу с партиями. Здесь не надо «изобретать велосипед». Есть однотипные партии, есть те, что требуют перестройки голоса. Все это певец должен знать. И все советы пропускать через собственный опыт.

Герман, «Пиковая дама». Фото – Сергей Родионов

И.Г. А почему вы захотели спеть Пьера в «Войне и мире»? Не так часто вокалисты мечтают об этой партии, честно говоря.

Н.М. Я очень хотел спеть Пьера в «Войне и мире», когда еще опера только ставилась в нашем театре первый раз. Но тогда понимал, что не время. Приглядывался к партии Курагина, но тогда меня назначили на Барклая де Толли. А теперь решился попросить, и мне наши постановщики – Александр Борисович Титель и Феликс Павлович Коробов дали такой шанс. И хотя я мог бы вместо Пьера спеть 14 спектаклей по приглашениям, я отказался от любой другой работы. Выучил партию в Японии, где пел Радамеса, а летом продолжал впевать ее и учил мизансцены. Конечно же, перечитал «Войну и мир». Мне кажется, что, когда «Войну и мир» проходят в школе, то невозможно по-настоящему понять этот роман. Сейчас я перечитал – это совсем другое восприятие. И конечно – гениальная музыка Прокофьева! Я понимал, что внешне не похож на Пьера, но мне сделали накладной живот из поролона, я долго работал над походкой, пластикой. Я в принципе хочу петь больше русских опер, чем сейчас это получается. Есть некоторые приглашения. Хочу сделать Самозванца в «Борисе Годунове» и Андрея в «Мазепе».

И.Г. Но вы спели главную теноровую партию русского репертуара – Германа в «Пиковой даме». И 3 октября первый в этом сезоне Герман на вашей родной сцене.

Н.М. Германа я спел через десять лет после того, как впервые появилась мысль об этой партии. Сперва об этом речь шла в Ташкенте, я посоветовался с педагогом, и мы вместе решили, что рано. Потом здесь, в театре Станиславского и Немировича-Данченко, еще в постановке Михайлова, – тогда мы подумали-подумали с Александром Борисовичем, но тоже решили, что рано. В Ташкенте, когда я думал о Германе, мне было 27 лет, а спел я его в результате – в 37. Дело не в том, можешь ты спеть ту или иную партию, в смысле – спеть ноты. Спеть я могу много чего. Дело в том, чтобы донести стиль, мысль композитора. И, конечно, быть уверенным, что не будет вредно для голоса. Постараться исполнить так, как написано. Я убрал некоторые партии из своего репертуара, чтобы не совмещать то, что не совмещается. Но некоторые из отставленных партий я может быть и спою снова.

Герман для меня – больной человек, что-то не так в его голове. Больной прямо в медицинском смысле. Он любит Лизу, но он хочет войти в другое общество, то, в которое не вхож. Его собственная жизнь кажется ему мрачной, скучной, словно не имеет смысла. Не азарт для меня в Германе. Скорее болезнь. Там много всего наслоено в этой партии. После дебюта в «Пиковой» в Москве мне много раз предлагали петь Германа в других театрах, но я всегда говорил нет. Исполнил только с Валерием Абисаловичем Гергиевым в концертном варианте в Зале имени Чайковского и на Дальневосточном фестивале Мариинского театра с Павлом Смелковым. На эту партию нельзя «сесть». И не только потому, что она сложная для пения. Она во всем сложная.

Герман, «Пиковая дама». Лиза – Елена Гусева. Фото – Сергей Родионов

И.Г. Значит, если кто-то хочет услышать вашего Германа, пусть приходят или приезжают в театр Станиславского и Немировича-Данченко. Отлично! Но ведь у вас много партий, которые позволяют вам откликаться на приглашения разных театров.

Н.М. Я сейчас в таком возрасте, что хочу петь больше и больше, хотя понимаю, что надо ставить какие-то ограничения. Это уже опыт. Но я готов, как и двадцать лет назад, открывать, познавать, снова учиться. Много-много работать. И не только потому, что пение – моя профессия. Мне это нравится, приносит удовлетворение. Я люблю, когда прочитанная книга, или фильм, или спетая партия не отпускают, когда ты думаешь об этом еще долго потом. И для меня важно, что зрители получают удовольствие от моей работы, это так окрыляет. Очень кропотливая, большая работа, но обязательно приносящая радость, удовлетворение. Это и есть основа моей формулы пути к вершинам профессии.

Все права защищены. Копирование запрещено.

В этой статье Я постараюсь выделить самые жёсткие ошибки всех или большинства начинающих вокалистов

1. Отсутствие правильной . Нельзя уделять опоре дыхания, мало внимания, важно понимать, что правильное удержание воздуха в лёгких способствует свободному, полётному, объёмному, красивому пению;
2. Следование за нотой . Ошибочное мнение, к сожалению так распространённое среди эстрадных певцов о том, что нужно менять позицию гортани для взятия высоких нот. Важно знать, что вокальная позиция голосового аппарата не должна изменяться в зависимости от интонируемой ноты, да и вообще во время пения, гортань должна оставаться неподвижной, не тянитесь за нотой.
3. Не следует пропускать лишний воздух сквозь связки, от этого голос не станет мощнее, лучше послать его в резонаторы, во время пения, Вы не должны извергать из себя большой объём воздуха не в зависимости от того какую ноту Вы поёте. Пламя свечи, поднесённое ко рту во время пения не должно колебаться, воздух нужно удерживать в себе и лишь малую часть его аккуратно посылать в резонаторы, этого будет достаточно для мощного звучного пения.
4. Белый звук. Так называют пение не в резонаторы, такое пение можно услышать у эстрадных певцов, которые полагаются на микрофон и не хотят звучать телом. Звучать должны резонаторы, тогда горло не будет зажиматься, звук будет богатым и интересным, не на чей не похож;
5. Надежда на инстинкты. Не стоит думать во время пения, что тело само споёт так Вы желаете, конечно Мы учимся петь для того чтоб голос звучал автоматически и разум оставался свободным для чувств и обработки художественного образа. Но на этапе обучения, Вы должны максимально контролировать своё внимание на каждом действии, по возможности не отвлекайтесь от пения, вспоминайте все советы учителя и применяйте их на практике.
6. Подражание. Не подражайте Вашим кумирам, как бы классно, по Вашему мнению, они не пели, помните, что всегда есть возможность того, что Вы поёте по природе намного лучше, пойте своим голосом, слушайте свой организм, ищите вокальную позицию, культивируйте свои лучшие качества голоса и тогда Вы всё сможете, а первый вариант развития пагубен;
7. Все и сразу. Не пойте в начале обучения свои любимые песни и арии, которые классно звучат в исполнении вашего кумира, если Вы не способны это сделать. Оценивайте свои силы реально, если Вы начинаете петь, то для начала спойте хотя бы одну ноту, но что бы она звучала идеально или хотя бы так, что б взглянув правде в глаза, Вы могли сказать, что она действительно хороша, а уже потом думайте о лёгких произведениях. Поставленный голос это результат многолетних тренировок, и Ваши кумиры возможно сменили множество путей развития и вокальных школ для того чтоб так петь.
8. Не бойтесь петь, не закрепощайте себя, сохраняйте всегда самоуверенность, научитесь радоваться небольшим, но значимым успехам в пении, тогда Вы приобретёте и зашагаете семимильными шагами в мир вокала, а пытаясь научиться всему и сразу, доказать что-то окружающим, бороть свои комплексы излишне самонадеянными замашками, Вы только усугубите положение.
9. Петь нужно не часто 2-3 раза в неделю, но петь, а не рассчитывать на следующую жизнь, хотите красиво, петь придётся держать организм в вокальном тонусе всегда! Дело в том, что нейроны мозга отвечающие за память, имеют свойства отмирать за ненадобностью, если будете петь очень редко, будете учиться каждый раз заново вместо того, что б совершенствовать достигнутое;
10. Не добивайтесь в начале пения красоты собственного звучания. Дело опять-таки в стереотипах о красивом звуке и о подражании другим певцам. Каждый раз, когда начинаете петь, пытаясь исправить ошибки своих неловких наработок приобретённых в процессе подражания, следует помнить, что Вы ещё петь не можете и в этом Ваш плюс. Отбросьте от себя всё лишнее, представьте себя чистым листом бумаги и постарайтесь спеть самым органичным для Вас звуком, потом постарайтесь спеть им несложное произведение, пусть это будет для Вас испытанием, а точнее, для Вашей нервной системы, сможете…?? Культивируйте свой звук, забудьте про красоту, откройте «пасть» и, не стесняясь, пойте своим естественным звуком, без всяких там ужимок. А уже после этого, можно подумать про опору, резонаторы и т.д., а вот потом, Вы сами увидите, что красота сама появилась вместе со свободой в организме.

«Художественный руководитель Государственного академического Московского областного хора имени А.Д. Кожевникова Николай Азаров возглавит хор аппарата Госдумы РФ… Первая встреча Азарова с участниками хора, в который уже записались 35 человек, пройдет 10 ноября» http://www.interfax.ru/russia/405795

Ну почему сразу вспоминаются бессмертные строки Булгакова:

«– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и... рожа совершенно невозможная!

Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между прочим, целый вагон.

Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили Фанов и Косарчук, известнейшие филиальские подхалимы, и объявили, что записываются. Тут остальные служащие убедились, что пения не миновать, пришлось записываться и им в кружок. Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый специалист-хормейстер проорал:

– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море».

Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» – и... изчез. Думали, что он действительно вернется через минутку. Но прошло и десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.

И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановить, – но не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.

Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерианка не помогла.

Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.

Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского» (М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 17).