Эдгар по маска красной смерти анализ. Эдгар по - маска красной смерти

Эдгар Аллан По (19 января 1809 года 7 октября 1849 года) американский писатель, поэт, литературный критик и редактор, является представителем американского романтизма, предтечей символизма и декадентства. Наибольшую известность получил за свои «мрачные» рассказы (был одним из первых американских писателей, кто создавал свои произведения в виде коротких рассказов). Создатель формы современного детектива. Творчество Эдгара По способствовало появлению жанра научной фантастики.

Литературное творчество Творчество По находилось под влиянием романтизма, уже завершавшего свой путь на Западе. «Мрачная фантастика, постепенно исчезавшая из европейской литературы, вспыхнула ещё раз оригинально и ярко в страшных рассказах По то был эпилог романтизма» (Фриче). На творчество По оказали сильное влияние английские и немецкие романтики, особенно Гофман; ему родственен зловеще-мрачный оттенок гофмановских фантазий, хотя он и заявил о себе: «Ужас моих рассказов не от Германии, а от души». Слова Гофмана: «Жизнь безумный кошмар, который преследует нас до тех пор, пока не бросит наконец в объятия смерти» выражают собой основную идею «страшных рассказов» По идею, которая вместе со своеобразным стилем её выражения родилась уже в первых рассказах По и только углублялась, обрабатывалась с большим мастерством в его дальнейшем художественном творчестве. Оценка творчества Оригинальность стиля По не нашла себе последователей в Америке. В то же время творчество По нашло отражение в поэзии французского символиста Бодлера, который переводит По, знакомит с ним Европу, и отсюда начинается влияние По на литературу декаданса и символизма.

Сюжет Ужасная болезнь под названием Красная смерть, опустошает страну. Принц Просперо не хотел умереть от болезни, собрал тысячу своих приближённых и укрылся в отдалённом изолированном монастыре. Принц и его приближённые замуровали все входы и выходы и собирались жить там, пока не закончится болезнь. За стенами монастыря царила беспощадная Красная смерть, которая убивала всех, кто остался под небом, а в монастыре все было хорошо. В нём была анфилада из семи больших комнат. В седьмую комнату с чёрными стенами и кроваво-красными окнами никто не решался заходить, там было очень жутко, свет, бьющий через окна был ярко- багровым, ежечасный бой гигантских часов наводил ужас. Через полгода сидения в монастыре принц устроил грандиозный бал- маскарад. Внезапно на празднике появился новый ряженый, на нём были плащ, забрызганный кровью и маска трупа. Он придал себе сходство с Красной смертью. Разъярённый принц приказал его задержать и утром повесить. Однако тот спокойно пошёл через анфиладу в чёрную комнату. Принц взял кинжал и пустился в погоню, но у порога чёрной комнаты незнакомец внезапно обернулся и посмотрел на принца. Просперо вскрикнул и умер. Придворные схватили незнакомца, но поняли что под его одеждой ничего нет. Это была сама Красная смерть. Люди начали падать и умирать, никто не спасся и над всем воцарились мрак, гибель и Красная смерть.

Рассказ был весьма популярен в эпоху символизма, в том числе в России. К этому тексту По восходит образ красного шута в романе Андрея Белого «Петербург». Название «Маска Красной смерти» носит одна из главок в первом томе его автобиографии. В мюзикле Эндрю Уэббера «Призрак Оперы» есть явная отсылка к рассказу По в начале второго акта Призрак, появившись в костюме Красной смерти, срывает грандиозный маскарад в Оперном театре. Рассказ Фреда Саберхагена «Маскарад в красном смещении» построен по явной аналогии с рассказом По. В романе Дэна Симмонса «Террор» герои устраивают в новогоднюю ночь с 1847 на 1848 г. карнавал, устроенный по образу и подобию праздника Просперо, описанного По. В конце карнавала на праздник явилось чудовище Террора - огромный белый медведь («Белая смерть»), убивший многих членов команды. В песне "Маска Красной Смерти" российской рэп- команды "Триада" в точности описывается сюжет рассказа.

Седьмая комната была затянута черным бархатом: черные драпировки спускались здесь с самого потолка и тяжелыми складками ниспадали на ковер из такого же черного бархата. И только в этой комнате окна отличались от обивки: они были ярко- багряные - цвета крови. Ни в одной из семи комнат среди многочисленных золотых украшений, разбросанных повсюду и даже спускавшихся с потолка, не видно было ни люстр, ни канделябров, - не свечи и не лампы освещали комнаты: на галерее, окружавшей анфиладу, против каждого окна стоял массивный треножник с пылающей жаровней, и огни, проникая сквозь стекла, заливали покои цветными лучами, отчего все вокруг приобретало какой-то призрачный, фантастический вид. Но в западной, черной, комнате свет, струившийся сквозь кроваво- красные стекла и падавший на темные занавеси, казался особенно таинственным и столь дико искажал лица присутствующих, что лишь немногие из гостей решались переступить ее порог. А еще в этой комнате, у западной ее стены, стояли гигантские часы черного дерева. Их тяжелый маятник с монотонным приглушенным звоном качался из стороны в сторону, и, когда минутная стрелка завершала свой оборот и часам наступал срок бить, из их медных легких вырывался звук отчетливый и громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, но до того необычный по силе и тембру, что оркестранты принуждены были каждый час останавливаться, чтобы прислушаться к нему.

В самом безрассудном сердце есть струны, коих нельзя коснуться, не заставив их трепетать. У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться. Казалось, в эту минуту каждый из присутствующих почувствовал, как несмешон и неуместен наряд пришельца и его манеры. Гость был высок ростом, изможден и с головы до ног закутан в саван. Маска, скрывавшая его лицо, столь точно воспроизводила застывшие черты трупа, что даже самый пристальный и придирчивый взгляд с трудом обнаружил бы обман. Впрочем, и это не смутило бы безумную ватагу, а может быть, даже вызвало бы одобрение. Но шутник дерзнул придать себе сходство с Красной смертью. Одежда его была забрызгана кровью, а на челе и на всем лице проступал багряный ужас.

Эдгар Аллан По один из моих самых любимых писателей. «Маска Красной смерти» для меня, пожалуй, самый любимый его рассказ. Нельзя убежать от Рока и Смерти. Красная смерть приняла вызов Просперо и, невероятным образам ей удалось проникнуть в монастырь. Просперо поступил неправильно, оставив умирать людей за пределами ворот. Он хотел обхитрить Красную смерть, но, как и следовало ожидать, у него ничего не вышло. Это был поступок подлого человека, который не готов быть до конца вместе со своим народом, сражаться с недугом королевства. Люди умирали, а принц развлекался вместе со своими подданными. Глупый и подлый Просперо получил по заслугам.

Новелла Эдгара Аллана По "Маска красной смерти" впервые был опубликован в 1842 году. Она принесла своему создателю всего 12 долларов. Кто бы мог подумать, что короткий рассказ прославит автора на весь мир? Дело в том, что это - прекрасный образец качественной и захватывающей мистики.

Сюжет

В "Маске красной смерти" рассказывается о счастливом, богатом и успешном принце Просперо. Он запирается вместе с друзьями в собственном замке, чтобы избежать грозной болезни. Несмотря на всеобщий страх и ужас, герой организует маскарад. На праздник приходят люди в роскошных и причудливых костюмах. Однако "пир во время чумы" оборачивается страшной бедой: на него является человек в костюме мертвеца, пораженного красной смертью. Разгневанный хозяин требует ответа от дерзкого гостя, хочет сорвать с него маску и на рассвете казнить. Однако незнакомец никого не слушает. Он неспешно следует в страшную черную комнату, где убивает сначала Просперо, а потом и его беззаботных гостей.

Место действия

В рассказе Эдгара Алана По "Маска красной смерти" много элементов готической литературы. Например, место, в котором происходят события, напоминает средневековый замок. В нем множество просторных залов, оформленных в разной цветовой гамме. Некоторые исследователи считают это отражением человеческого разума. Мол, цвета помещений символизируют собой различные ипостаси жизни. Синий, красный, зеленый, оранжевый, белый, фиолетовый и, наконец, черный - могут говорить о состоянии человека в периоды рождения, взросления, угасания и смерти. Особенно эффектно оформлена черная комната. Это единственная зала, в которой гости отказываются веселиться. В ней кроваво-красные окна, которые бросают зловещие отблески на черные стены и пол. Здесь же стоят эбеновые часы, которые отсчитывают мгновения человеческой жизни. Многие считают стремительное перемещение Просперо сквозь анфиладу разноцветных комнат символом скоропостижной смерти.

Загадочная болезнь

В "Маске красной смерти" описывается страшный недуг, который поражает заболевшего всего за полчаса. Сначала его мучает головокружение и терзают судороги. Затем на его лице появляются багровые пятна. В конце концов, из пор несчастного начинает струится кровь, и он умирает в страшных мучениях. Болезнь полностью вымышлена.

Однако зловещие симптомы напоминают о сразу нескольких серьезных заболеваниях, терзавших США в пору написания новеллы.

Во-первых, это туберкулез. По свидетельству очевидцев, супруга Эдгара По, Вирджиния, страдала этим недугом. И, подобно своему герою, автор не хотел признавать возможность ее смерти.

Во-вторых, это холера. Она также погубила немало современников знаменитого писателя.

И третий вариант - бубонная чума. Данная гипотеза, по мнению исследователей, подтверждается местом гибели героев "Маски красной смерти" - черной комнатой.

Суть произведения

Эдгар По написал роскошную новеллу. В ней рисуется не просто празднество, а мистерия, театральное действо. Пир, который заканчивается трагедией. Многие считают, что у произведения только одна основная идея - неизбежность смерти. Однако По был мастером на тончайшие нюансы и аллегории. Именно поэтому его новеллу нельзя трактовать столь однозначно.

Интересную версию представляет А. П. Уракова в своей работе "Пустота под маской: антропологический аспект рассказа Э. А. По "Маска Красной Смерти". Она считает, что аббатство, которое Просперо приказал окружить каменной стеной и железными воротами, - это символ тела, стремящегося оградиться от микробов. А события, которые описываются в новелле, олицетворяют собой противостояние между болезнью и здоровьем, жизнью и гибелью. В, казалось бы, здоровом теле - аббатстве принца Просперо - таится смертельная угроза. Она спряталась в последней, седьмой комнате. Здесь имеются все атрибуты зловещего недуга: черные драпировки, кроваво-красные стекла. Затем визуальный образ болезни проявляется как некий фантом или призрак - красная маска смерти.

Описание жизни принца и его веселых гостей - это проекция внутренних ощущений организма. Танцующие люди символизируют головокружение. Часовой ритм, организующий движение героев, олицетворяет собой неравномерный пульс и т. д. Маскарадный костюм, под которым в итоге не оказалось "ничего осязаемого" намекает на болезнь, которая всегда присутствовала в замке, но была замечена только на роковом празднике.

"Маска красной смерти" скрывает еще много тайн. Чтобы разобраться в них, стоит прочитать это произведение, проникнуться его неповторимой атмосферой и зловещей красотой.

ЭДГАР АЛАН ПО.

Маска красной смерти

НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НЕКОЕГО ГАНСА ПФААЛЯ

Мечтам безумным сердца

Я властелин отныне,

С горящим копьем и воздушным конем

Скитаюсь я в пустыне.

Песня Тома из Бедлама

Согласно последним известиям, полученным из Роттердама, в этом городе представители научно-философской мысли охвачены сильнейшим волнением. Там произошло нечто столь неожиданное, столь новое, столь несогласное с установившимися взглядами, что в непродолжительном времени, – я в этом не сомневаюсь, – будет взбудоражена вся Европа, естествоиспытатели всполошатся и в среде астрономов и натуралистов начнется смятение, невиданное до сих пор.

Произошло следующее. Такого-то числа и такого-то месяца (я не могу сообщить точной даты) огромная толпа почему-то собралась на Биржевой площади благоустроенного города Роттердама. День был теплый – совсем не по времени года, – без малейшего ветерка; и благодушное настроение толпы ничуть не омрачалось оттого, что иногда ее спрыскивал мгновенный легкий дождичек из огромных белых облаков, в изобилии разбросанных по голубому небосводу. Тем не менее около полудня в толпе почувствовалось легкое, но необычайное беспокойство: десять тысяч языков забормотали разом; спустя мгновение десять тысяч трубок, словно по приказу, вылетели из десяти тысяч ртов и продолжительный, громкий, дикий вопль, который можно сравнить только с ревом Ниагары, раскатился по улицам и окрестностям Роттердама.

Причина этой суматохи вскоре выяснилась. Из-за резко очерченной массы огромного облака медленно выступил и обрисовался на ясной лазури какой-то странный, весьма пестрый, но, по-видимому, плотный предмет такой курьезной формы и из такого замысловатого материала, что толпа крепкоголовых бюргеров, стоявшая внизу разинув рты, могла только дивиться, ничего не понимая. Что же это такое? Ради всех чертей роттердамских, что бы это могло означать? Никто не знал, никто даже вообразить не мог, никто – даже сам бургомистр мингер Супербус ван Ундердук – не обладал ключом к этой тайне; и так как ничего более разумного нельзя было придумать, то в конце концов каждый из бюргеров сунул трубку обратно в угол рта и, не спуская глаз с загадочного явления, выпустил клуб дыма, приостановился, переступил с ноги на ногу, значительно хмыкнул – затем снова переступня с ноги на ногу, хмыкнул, приостановился и выпустил клуб дыма.

Тем временем объект столь усиленного любопытства и причина столь многочисленных затяжек спускался все ниже и ниже над этим прекрасным городом. Через несколько минут его можно было рассмотреть в подробностях.

Казалось, это был… нет, это действительно был воздушный шар; но, без сомнения, такого шара еще не видывали в Роттердаме. Кто же, позвольте вас спросить, слыхал когда-нибудь о воздушном шаре, склеенном из старых газет? В Голландии – никто, могу вас уверить; тем не менее в настоящую минуту под самым носом у собравшихся, или, точнее сказать, над носом, колыхалась на некоторой высоте именно эта самая штука, сделанная, по сообщению вполне авторитетного лица, из упомянутого материала, как всем известно, никогда дотоле не употреблявшегося для подобных целей, и этим наносилось жестокое оскорбление здравому смыслу роттердамских бюргеров. Форма «шара» оказалась еще обиднее. Он имел вид огромного дурацкого колпака, опрокинутого верхушкой вниз. Это сходство ничуть не уменьшилось, когда, при более внимательном осмотре, толпа заметила огромную кисть, подвешенную к его заостренному концу, а вокруг верхнего края, или основания конуса, – ряд маленьких инструментов вроде бубенчиков, которые весело позванивали. Мало того, к этой фантастической машине была привешена вместо гондолы огромная темная касторовая шляпа с широчайшими полями и обвитая вокруг тульи черной лентой с серебряной пряжкой. Но странное дело: многие из роттердамских граждан готовы были побожиться, что им уже не раз случалось видеть эту самую шляпу, да и все сборище смотрело на нее, как на старую знакомую, а фрау Греттель Пфааль, испустив радостное восклицание, объявила, что это собственная шляпа ее дорогого муженька. Необходимо заметить, что лет пять тому назад Пфааль с тремя товарищами исчез из Роттердама самым неожиданным и необычным образом, и с тех пор не было о нем ни слуху ни духу. Позднее в глухом закоулке на восточной окраине города была обнаружена куча костей, по-видимому человеческих, вперемешку с какими-то странными тряпками и обломками, и некоторые из граждан даже вообразили, что здесь совершилось кровавое злодеяние, жертвой которого пали Ганс Пфааль и его товарищи. Но вернемся к происшествию.

Воздушный шар (так как это был несомненно воздушный шар) находился теперь на высоте какой-нибудь сотни футов, и публика могла свободно рассмотреть его пассажира. Правду сказать, это было очень странное создание.

Рост его не превышал двух футов; но и при таком маленьком росте он легко мог потерять равновесие и кувырнуться за борт своей удивительной гондолы, если бы не обруч, помещенный на высоте его груди и прикрепленный к шару веревками. Толщина человечка совершенно не соответствовала росту и придавала всей его фигуре чрезвычайно нелепый шарообразный вид. Ног его, разумеется, не было видно. Руки отличались громадными размерами. Седые волосы были собраны на затылке и заплетены в косу. У него был красный, непомерно длинный, крючковатый нос, блестящие пронзительные глаза, морщинистые и вместе с тем пухлые щеки, но ни малейшего признака ушей где-либо на голове; странный старичок был одет в просторный атласный камзол небесно-голубого цвета и такого же цвета короткие панталоны в обтяжку, с серебряными пряжками у колен. Кроме того, на нем был жилет из какой-то ярко-желтой материи, мягкая белая шляпа, молодцевато сдвинутая набекрень, и кроваво-красный шелковый шейный платок, завязанный огромным бантом, концы которого франтовато спадали на грудь.

Когда оставалось, как уже сказано, каких-нибудь сто футов до земли, старичок внезапно засуетился, по-видимому не желая приближаться еще более к terra firma note 1. С большим усилием подняв полотняный мешок, он отсыпал из него немного песку, и шар на мгновение остановился в воздухе. Затем старичок торопливо вытащил из бокового кармана большую записную книжку в сафьяновом переплете и подозрительно взвесил в руке, глядя на нее с величайшим изумлением, очевидно пораженный ее тяжестью. Потом открыл книжку и, достав из нее пакет, запечатанный сургучом и тщательно перевязанный красною тесемкой, бросил его прямо к ногам бургомистра Супербуса ван Ундердука. Его превосходительство нагнулся, чтобы поднять пакет. Но аэронавт, по-прежнему в сильнейшем волнении и, очевидно, считая свои дела в Роттердаме поконченными, начал в ту самую минуту готовиться к отлету. Для этого потребовалось облегчить гондолу, и вот с полдюжины мешков, которые он выбросил, не потрудившись предварительно опорожнить их, один за другим шлепнулись на спину бургомистра и заставили этого сановника столько же раз перекувырнуться на глазах у всего города. Не следует думать, однако, что великий Ундердук оставил безнаказанной наглую выходку старикашки.

Напротив, рассказывают, будто он, падая, каждый раз выпускал не менее полдюжины огромных и яростных клубов из своей трубки, которую все время крепко держал в зубах и намерен был держать (с божьей помощью) до последнего своего вздоха.

Эдгар Аллан По

МАСКА КРАСНОЙ СМЕРТИ

Уже давно опустошала страну Красная смерть. Ни одна эпидемия еще не была столь ужасной и губительной. Кровь была ее гербом и печатью - жуткий багрянец крови! Неожиданное головокружение, мучительная судорога, потом из всех пор начинала сочиться кровь - и приходила смерть. Едва на теле жертвы, и особенно на лице, выступали багровые пятна - никто из ближних уже не решался оказать поддержку или помощь зачумленному. Болезнь, от первых ее симптомов до последних, протекала меньше чем за полчаса.

Но принц Просперо был по-прежнему весел - страх не закрался в его сердце, разум не утратил остроту. Когда владенья его почти обезлюдели, он призвал к себе тысячу самых ветреных и самых выносливых своих приближенных и вместе с ними удалился в один из своих укрепленных монастырей, где никто не мог потревожить его. Здание это - причудливое и величественное, выстроенное согласно царственному вкусу самого принца, - было опоясано крепкой и высокой стеной с железными воротами. Вступив за ограду, придворные вынесли к воротам горны и тяжелые молоты и намертво заклепали засовы. Они решили закрыть все входы и выходы, дабы как-нибудь не прокралось к ним безумие и ие поддались они отчаянию. Обитель была снабжена всем необходимым, и придворные могли не бояться заразы. А те, кто остался за стенами, пусть сами о себе позаботятся! Глупо было сейчас грустить или предаваться раздумью. Принц постарался, чтобы не было недостатка в развлечениях. Здесь были фигляры и импровизаторы, танцовщицы и музыканты, красавицы и вино. Все это было здесь, и еще здесь была безопасность. А снаружи царила Красная смерть.

Когда пятый или шестой месяц их жизни в аббатстве был на исходе, а моровая язва свирепствовала со всей яростью, принц Просперо созвал тысячу своих друзей на бал-маскарад, великолепней которого еще не видывали.

Это была настоящая вакханалия, этот маскарад. Но сначала я опишу вам комнаты, в которых он происходил. Их было семь - семь роскошных покоев. В большинстве замков такие покои идут длинной прямой анфиладой; створчатые двери распахиваются настежь, и ничто не мешает охватить взором всю перспективу. Но замок Просперо, как и следовало ожидать от его владельца, приверженного ко всему bizarre был построен совсем по-иному. Комнаты располагались столь причудливым образом, что сразу была видна только одна из них. Через каждые двадцать - тридцать ярдов вас ожидал поворот, и за каждым поворотом вы обнаруживаются что-то повое. В каждой комнате, справа и слева, посреди стены находилось высокое узкое окно в готическом стиле, выходившее на крытую галерею, которая повторяла зигзаги анфилады. Окна эти были из цветного стекла, и цвет их гармонировал со всем убранством комнаты. Так, комната в восточном конце галереи была обтянута голубым, и окна в ней были ярко-синие. Вторая комната была убрана красным, и стекла здесь были пурпурные. В третьей комнате, зеленой, такими же были и оконные стекла. В четвертой комнате драпировка и освещение были оранжевые, в пятой - белые, в шестой - фиолетовые. Седьмая комната была затянута черным бархатом: черные драпировки спускались здесь с самого потолка и тяжелыми складками ниспадали на ковер из такого же черного бархата. И только в этой комнате окна отличались от обивки: они были ярко-багряные - цвета крови. Ни в одной из семи комнат среди многочисленных золотых украшений, разбросанных повсюду и даже спускавшихся с потолка, не видно было ни люстр, ни канделябров, - не свечи и не лампы освещали комнаты: на галерее, окружавшей анфиладу, против каждого окна стоял массивный треножник с пылающей жаровней, и огни, проникая сквозь стекла, заливали покои цветными лучами, отчего все вокруг приобретало какой-то призрачный, фантастический вид. Но в западной, черной, комнате свет, струившийся сквозь кроваво-красные стекла и падавший на темные занавеси, казался особенно таинственным и столь дико искажал лица присутствующих, что лишь немногие из гостей решались переступить ее порог.

А еще в этой комнате, у западной ее стены, стояли гигантские часы черного дерева. Их тяжелый маятник с монотонным приглушенным звоном качался из стороны в сторону, и, когда минутная стрелка завершала свой оборот и часам наступал срок бить, из их медных легких вырывался звук отчетливый и громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, но до того необычный по силе и тембру, что оркестранты принуждены были каждый час останавливаться, чтобы прислушаться к нему. Тогда вальсирующие пары невольно переставали кружиться, ватага весельчаков на миг замирала в смущении и, пока часы отбивали удары, бледнели лица даже самых беспутных, а те, кто был постарше и порассудительней, невольно проводили рукой но лбу, отгоняя какую-то смутную думу. Но вот бой часов умолкал, и тотчас же веселый смех наполнял покои; музыканты с улыбкой переглядывались, словно посмеиваясь над своим нелепым испугом, и каждый тихонько клялся другому, что в следующий раз он не поддастся смущению при этих звуках. А когда пробегали шестьдесят минут - три тысячи шестьсот секунд быстротечного времени - и часы снова начинали бить, наступало прежнее замешательство и собравшимися овладевали смятение и тревога.

И все же это было великолепное и веселое празднество. Принц отличался своеобразным вкусом: он с особой остротой воспринимал внешние эффекты и не заботился о моде. Каждый его замысел был смел и необычен и воплощался с варварской роскошью. Многие сочли бы принца безумным, но приспешники его были иного мнения. Впрочем, поверить им могли только те, кто слышал и видел его, кто был к нему близок.

Принц самолично руководил почти всем, что касалось убранства семи покоев к этому грандиозному fete В подборе масок тоже чувствовалась его рука. И уж конечно - это были гротески! Во всем - пышность и мишура, иллюзорность и пикантность, наподобие того, что мы позднее видели в «Эрнани». Повсюду кружились какие-то фантастические существа, и у каждого в фигуре или одежде было что-нибудь нелепое.

Все это казалось порождением какого-то безумного, горячечного бреда. Многое здесь было красиво, многое - безнравственно, многое - bizarre, иное наводило ужас, а часто встречалось и такое) что вызывало невольное отвращение. По всем семи комнатам во множестве разгуливали видения наших снов. Они - эти видения, - корчась и извиваясь, мелькали тут и там, в каждой новой комнате меняя свой цвет, и чудилось, будто дикие звуки оркестра - всего лишь эхо их шагов. А по временам из залы, обтянутой черным бархатом, доносился бой часов. И тогда на миг все замирало и цепенело - все, кроме голоса часов, - а фантастические существа словно прирастали к месту. Но вот бой часов смолкал - он слышался всего лишь мгновение, - и тотчас же веселый, чуть приглушенный смех снова наполнял анфиладу, и снова гремела музыка, снова оживали видения, и еще смешнее прежнего кривлялись повсюду маски, принимая оттенки многоцветных стекол, сквозь которые жаровни струили свои лучи. Только в комнату, находившуюся в западном конце галереи, не решался теперь вступить ни один из ряженых: близилась полночь, и багряные лучи света уже сплошным потоком лились сквозь кроваво-красные стекла, отчего чернота траурных занавесей казалась особенно жуткой. Тому, чья нога ступала на траурный ковер, в звоне часов слышались погребальные колокола, и сердце его при этом звуке сжималось еще сильнее, чем у тех, кто предавался веселью в дальнем конце анфилады.

Остальные комнаты были переполнены гостями - здесь лихорадочно пульсировала жизнь. Празднество было в самом разгаре, когда часы начали отбивать полночь. Стихла, как прежде, музыка, перестали кружиться в вальсе танцоры, и всех охватила какая-то непонятная тревога. На сей раз часам предстояло пробить двенадцать ударов, и, может быть, поэтому чем дольше они били, тем сильнее закрадывалась тревога в души самых рассудительных. И, может быть, поэтому не успел еще стихнуть в отдалении последний отзвук последнего удара, как многие из присутствующих вдруг увидели маску, которую до той поры никто не замечал. Слух о появлении новой маски разом облетел гостей; его передавали шепотом, пока не загудела, не зажужжала вся толпа, выражая сначала недовольство и удивление, а под конец - страх, ужас и негодование.

Появление обычного ряженого не вызвало бы, разумеется, никакой сенсации в столь фантастическом сборище. И хотя в этом ночном празднестве царила поистине необузданная фантазия, новая маска перешла все границы дозволенного - даже те, которые признавал принц. В самом безрассудном сердце есть струны, коих нельзя коснуться, не заставив их трепетать. У людей самых отчаянных, готовых шутить с жизнью и смертью, есть нечто такое, над чем они не позволяют себе смеяться. Казалось, в эту минуту каждый из присутствующих почувствовал, как несмешон и неуместен наряд пришельца и его манеры. Гость был высок ростом, изможден и с головы до ног закутан в саван. Маска, скрывавшая его лицо, столь точно воспроизводила застывшие черты трупа, что даже самый пристальный и придирчивый взгляд с трудом обнаружил бы обман. Впрочем, и это не смутило бы безумную ватагу, а может быть, даже вызвало бы одобрение. Но шутник дерзнул придать себе сходство с Красной смертью. Одежда его была забрызгана кровью, а на челе и на всем лице проступал багряный ужас.

Что значит жить без души, добровольно отказавшись от неё, принеся в жертву на алтарь эфемерной свободы, которая на самом деле, внутренняя неутолимая пустота? Что есть пир во время чумы с морально падшими людьми, не случайно с радостью остервенело изображающих скопище диких зверей по первой команде? Что значит наслаждаться процессом изменения личностей своих подопытных, коверкая их прежние устои? Что значит, однажды наместнику смерти на земле встретиться со Смертью и, сорвав с неё маску, узнать свои знакомые черты?..

Это всё и есть экранизация классика Эдгара Аллана По «Маска красной смерти», поставленная Роджером Корманом с поистине замечательным актёром в интересной роли принца Просперо — Винсентом Прайсом. Надо ли упоминать о его артистическом богатстве, которое создало притягательный образ: малый жест руки, еле уловимая перемена мимики, движенье пытливых глаз, тягучий тембр — всё это создаёт знатную огранку прописанному амплуа зарвавшегося вельможи, который лукаво изрекает идеалы своего повелителя Падшего ангела, не ведающего сострадания. Сложно не вникать в экранный диалог, пускай ты только зритель, ведь затрагиваемые темы в первую очередь касаются человечности, истинной правды, морали, веры, и они универсальны и метафоричны, сколько бы лет не миновало или минует ещё. А Просперо хорош, он умеет обольщать ложью, ловко искажая правду, борясь за совращение чистой души пленённой крестьянки, вместе с тем одинаково напирая на людей по другую сторону с экрана. Спустя годы современные зрители точно так же будут восхищаться зловещей достоверностью игры Аль Пачино в «Адвокат дьявола» («The Devil’s Advocate»). Пожалуй, в этом кроется одно из главных достоинств постановки, чтоб не отпускать внимание не за счёт массовых зрелищных аттракционов кинематографа, а благодаря центровой проблематике картины, ряду психологических тестов над общепринятыми понятиями Добра и Зла. Всё это предоставленное показательное малое общество замка, точно весь мир на ладони, способно обличать на себе лукавую (где-то правдивую, вот что страшно) философию Просперо. И наблюдать обдуманное зрелище одно удовольствие.

Режиссёрская находка на этом не завершается, здесь Корман нешуточный визуалист. Его краски — отдельный важный инструмент подачи пульсирующей сомнением истории, как основополагающие достоверные декорации и превосходные роскошные костюмы. Цвет не что иное, как недосказанные эмоции героев картины, точно выраженные в насыщенном интерьере. Этот замок является обителью порока, где стоит алтарь самому Сатане, созданный владельцем. Здесь давно происходят ужасные вещи, лишённые права на надежду, и каждая неестественно яркая зелёная или лиловая свеча, каждая позолоченная занавеска, да и целые комнаты, тотально утопленные в единых тонах, производят чувство накала бурлящих страстей, играя на низших человеческих инстинктах: утолить все животные потребности тела, тем самым, минуя утешение души. Предоставленное гуляющим знатным гостям жильё Просперо схоже напоминает его подземные каменные сырые казематы с безумными от заточения людьми, на чьём разуме он ставит ужасные эксперименты. Только роскошные залы для пиров и маскарадов нарочно не используют инструменты пыток для внутренних метаморфоз подопытных, которых не нужно сгонять силой и заковывать в кандалы, ведь они добровольно соглашаются лишать себя человеческого вида за счёт «счастья» быть здесь, подле хозяина, дозволяющего делать, что угодно их тёмным закоулкам ущербных душ. Своего рода средневековый социальный эксперимент, как кнутом, так и пряником, который гораздо сильнее воздействует на человеческую натуру. Зачем и в чём цель? Для кукловода душ это единственный смысл бытия, Просперо, заручившись выдуманным пактом с Тёмным повелителем, избрал для себя путь искусителя, который на самом деле, очень лёгок в большинстве своём и этому служат кадры раболепного повиновения во всех пороках его собранного сообщества.

Конечно кино не «играет в одни ворота». Найдётся место антагонистам, отстаивающих свои верные идеалы в Добро, принципиально предоставленных из низших необразованных слоёв крестьян физически грязных, однако чистых внутри. Метафоричной в этом ключе станет наглядная сцена подтверждения, в которой пленный простолюдин, не умеющий держать в руках меч, одержит вверх над начальником охраны замка благодаря несгибаемой вере, не подкреплённой заумной философией, зато исходящей от самого сердца, которую нельзя уложить в правила и рамки. И мудрый (лукавым без мудрости быть невозможно) Просперо едко подметит это.

Будут философские вставки о бытие Смерти в мире, многолико странствующей среди людей, где не существует Бога или Дьявола, а только она одна, не подчиняющаяся ни одному из них. И это тоже требует осмыслений, создавая ещё одну грань киноленты.

Завершая свой текст, желал бы порекомендовать это произведение всем ценителям мистической и даже где-то социальной классики «страшного» кинематографа, которые желают взирать такие картины, в коих найдутся интересные противостояния двух начал Добра и Зла, где многое наивно и условно (кино 60-х и это оставляет обязательный отпечаток своей специфики во многих нюансах), однако ничто не случайно и введено ради выработки мыслей и рассуждений. Абсолютно бесспорно, на положительный результат влияет осмысленная литературная база заслуженного имени не забытого до сих пор — Эдгар Аллан По, но и режиссёр весьма неплох, здорово передавая всеми возможными инструментами заложенный нерв конструкции об неком инженере людских душ — принце Просперо, из дел которого впоследствии идеологически «вырастут» разные современные культовые темы хоррора, например та же франшиза «Пила» («Saw»), где в большей степени препарируется людская личность, нежели физиология.