Сергей довлатов - наши. Компромисс

Двенадцать глав «Наших» создавались Довлатовым в начале 1980-х годов как самостоятельные рассказы. Герои — реальные люди, отсюда и один из вариантов названия будущей книги — «Семейный альбом», в которой звучит «негромкая музыка здравого смысла» (И. Бродский), помогающая нам сохранять достоинство в самых невероятных жизненных ситуациях.

Сергей Довлатов

Наши

Глава первая

Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин — сочетание, надо отметить, довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось.

Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий.

Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока.

Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке.

Рядом помещалась винная лавка Замараева — «Нектар, бальзам». Дед мой частенько наведывался к Замараеву. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву…

— Душевный ты мужик, — повторял Замараев, — хоть и еврей.

— Я только по отцу еврей, — говорил дед, — а по матери я нидерлан!

— Ишь ты! — одобрительно высказывался Замараев.

Через год они выпили лавку и съели закусочную.

Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мой дед пошел на войну. Началась японская кампания.

На одном из армейских смотров его заметил государь. Росту дед был около семи футов. Он мог положить в рот целое яблоко. Усы его достигали погон.

Государь приблизился к деду. Затем, улыбаясь, ткнул его пальцем в грудь.

Деда сразу же перевели в гвардию. Он был там чуть ли не единственным семитом. Зачислили его в артиллерийскую батарею.

Если лошади выбивались из сил, дед тащил по болоту орудие.

Как-то раз батарея участвовала в штурме. Мой дед побежал в атаку. Орудийный расчет должен был поддержать атакующих. Но орудия молчали. Как выяснилось, спина моего деда заслонила неприятельские укрепления.

С фронта дед привез трехлинейную винтовку и несколько медалей. Вроде бы имелся даже Георгиевский крест.

Неделю он кутил. Потом устроился метрдотелем в заведение «Эдем». Как-то раз повздорил с нерасторопным официантом. Стал орать. Трахнул кулаком по столу. Кулак очутился в ящике письменного стола.

Беспорядков мой дед не любил. Поэтому и к революции отнесся негативно. Более того, даже несколько замедлил ее ход. Дело было так.

Народные массы с окраин устремились в центр города. Дед решил, что начинается еврейский погром. Он достал винтовку и залез на крышу. Когда массы приблизились, дед начал стрелять. Он был единственным жителем Владивостока, противостоявшим революции. Однако революция все же победила. Народные массы устремились в центр переулками.

После революции мой дед затих. Опять превратился в скромного ремесленника. Лишь иногда напоминал о себе. Так, однажды дед подорвал репутацию американской фирмы «Мерхер, Мерхер и К°».

Американская фирма через Японию завезла на Дальний Восток раскладушки. Хотя называть их так стали значительно позднее. Тогда это была сенсационная новинка. Под названием «Мэджик бэд».

Выглядели раскладушки примерно так же, как сейчас. Кусок цветастого брезента, пружины, алюминиевая рама…

Мой прогрессивный дед отправился в торговый центр. Кровать была установлена на специальном возвышении.

— Американская фирма демонстрирует новинку! — выкрикивал продавец. — Мечта холостяка! Незаменима в путешествии! Комфорт и нега! Желаете ощутить?!

— Желаю, — сказал мой дед.

Он, не расшнуровывая, стащил ботинки и улегся.

Раздался треск, запели пружины. Дед оказался на полу.

Продавец, невозмутимо улыбаясь, развернул следующий экземпляр.

Повторились те же звуки. Дед глухо выругался, потирая спину.

Продавец установил третью раскладушку.

На этот раз пружины выдержали. Зато беззвучно подогнулись алюминиевые ножки. Дед мягко приземлился. Вскоре помещение было загромождено обломками чудо-кровати. Свисали клочья пестрого брезента. Изгибалась тускло поблескивавшая арматура.

Дед, поторговавшись, купил бутерброд и удалился.

Репутация американской фирмы была подорвана. «Мерхер, Мерхер и К°» начали торговать хрустальными люстрами…

Дед Исаак очень много ел. Батоны разрезал не поперек, а вдоль. В гостях бабка Рая постоянно за него краснела. Прежде чем идти в гости, дед обедал. Это не помогало. Куски хлеба он складывал пополам. Водку пил из бокала для крем-соды. Во время десерта просил не убирать заливное. Вернувшись домой, с облегчением ужинал…

У деда было три сына. Младший, Леопольд, юношей уехал в Китай. Оттуда — в Бельгию. Про него будет особый рассказ.

Старшие, Михаил и Донат, тянулись к искусству. Покинули захолустный Владивосток. Обосновались в Ленинграде. Вслед за ними переехали и бабка с дедом.

Сыновья женились. На фоне деда они казались щуплыми и беспомощными. Обе снохи были к деду неравнодушны.

Устроился он работать кем-то вроде заведующего жилконторой. Вечерами ремонтировал часы и электроплитки. Был по-прежнему необычайно силен.

Как-то раз в Щербаковом переулке ему нагрубил водитель грузовика. Вроде бы обозвал его жидовской мордой.

Дед ухватился за борт. Остановил полуторку. Отстранил выскочившего из кабины шофера. Поднял грузовик за бампер. Развернул его поперек дороги.

Фары грузовика упирались в здание бани. Задний борт — в ограду Щербаковского сквера.

Водитель, осознав случившееся, заплакал. Он то плакал, то угрожал.

— Домкратом перетяну! — говорил он.

— Рискни… — отвечал ему дед.

Грузовик двое суток торчал в переулке. Затем был вызван подъемный кран.

— Что же ты просто не дал ему в морду? — спросил отец.

Дед подумал и ответил:

— Боюсь увлечься…

Я уже говорил, что младший сын его, Леопольд, оказался в Бельгии. Как-то раз от него прибыл человек. Звали его Моня. Моня привез деду смокинг и огромную надувную жирафу. Как выяснилось, жирафа служила подставкой для шляп.

Моня поносил капитализм, восхищался социалистической индустрией, затем уехал. Деда вскоре арестовали как бельгийского шпиона. Он получил десять лет. Десять лет без переписки. Это означало — расстрел. Да он бы и не выжил. Здоровые мужчины тяжело переносят голод. А произвол и хамство — тем более…

Через двадцать лет отец стал хлопотать насчет реабилитации. Деда реабилитировали за отсутствием состава преступления. Спрашивается, что же тогда присутствовало? Ради чего прервали эту нелепую и забавную жизнь?..

Я часто вспоминаю деда, хотя мы и не были знакомы.

Например, кто-то из друзей удивляется:

— Как ты можешь пить ром из чашки?

Я сразу вспоминаю деда.

Или жена говорит мне:

— Сегодня мы приглашены к Домбровским. Надо тебе заранее пообедать.

И я опять вспоминаю этого человека.

Вспоминал я его и в тюремной камере…

У меня есть несколько фотографий деда. Мои внуки, листая альбом, будут нас путать…

Глава вторая

Дед по материнской линии отличался весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. Жена и дети трепетали от его взгляда.

Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:

— АБАНАМАТ!

Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас.

— АБАНАМАТ! — восклицал дед.

И в доме наступала полнейшая тишина.

Значения этого слова мать так и не уяснила.

Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?..

Мне кажется, тяжелый характер деда был результатом своеобразного воспитания. Отец-крестьянин бил его в детстве поленом. Раз опустил на бадье в заброшенный колодец. Продержал его в колодце около двух часов. Затем опустил туда же кусок сыра и полбутылки напареули. И лишь час спустя вытащил деда, мокрого и пьяного…

Может быть, поэтому дед вырос таким суровым и раздражительным.

Был он высок, элегантен и горд. Работал приказчиком в магазине готовой одежды Эпштейна. А в преклонные годы был совладельцем этого магазина.

Повторяю, он был красив. Напротив его дома жили многочисленные князья Чикваидзе. Когда дед переходил улицу, молоденькие — Этери, Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон.

Вся семья ему беспрекословно подчинялась.

Он же — никому. Включая небесные силы. Один из поединков моего деда с Богом закончился вничью.

В Тифлисе ожидали землетрясения. Уже тогда существовали метеорологические центры. Кроме того, имелись разнообразные народные приметы. Священники ходили по домам и оповещали население.

Жители Тифлиса покинули свои квартиры, захватив ценные вещи. Многие вообще ушли из города. Оставшиеся жгли костры на площадях.

В богатых кварталах спокойно орудовали грабители. Уносили мебель, посуду, дрова.

И лишь в одном из домов Тбилиси горел яркий свет. Точнее, в одной из комнат этого дома. А именно — в кабинете моего деда. Он не захотел покидать свое жилище. Родственники пытались увещевать его, но безрезультатно.

— Ты погибнешь, Степан! — говорили они.

Дед недовольно хмурился, затем угрюмо и торжественно произносил:

Ефрейтор Петров по кличке Фидель – малограмотный человек с нарушенной психикой, спивается с катастрофической быстротой. Он тяжело ранил товарища по службе Алиханова и не испытывает ни малейших угрызений совести. В его молитве, обращенной к Богу, потрясает безысходность ситуации, в которую попал герой, и жестокость его саморазоблачения: “Милый Бог! Надеюсь, ты видишь этот бардак?! Надеюсь, ты понял, что значит вохра?! Распорядись, чтобы я не спился окончательно”. Фидель говорит о сослуживцах: “Публика у нас бесподобная. Ворюги да хулиганы”.

Накануне Нового года в казарме Чекистов происходит безобразная пьянка. После этого главный герой цикла Борис Алиханов вспоминает, как еще в детстве и юности насилие постоянно вторгалось в его жизнь. У героя Довлатова – двойника автора хватает мужества для жесткого самоанализа. Он признается самому себе в том, что молчаливое соучастие в коллективном издевательстве над школьным ябедой, постыдный эпизод студенческих лет в спортивном лагере за Коктебелем свидетельствуют о его сходстве с насильниками из лагерной охраны, подтверждают, что насилие стало нормой жизни. Не менее буднично воспринимается в этом мире воровство, за которое отбывает срок летчик Мищук. Он попал в лагерь за кражу случайно – прежде ему удавалось воровать безнаказанно. Продолжают заниматься воровством оставшиеся на воле товарищи Мищука.

Люди в лагере и на воле Не отличаются друг от друга, они совершают одинаковые поступки. Их пребывание по разные стороны колючей проволоки обусловлено чистой случайностью. У Довлатова воссоздана обобщенная картина общества, живущего по уголовным законам. В центре повествования – описание поселка Чебью, в котором селились освобожденные из заключения люди, старавшиеся остаться вблизи от лагеря, потому что они разучились жить на свободе. Лагерный опыт позволил Довлатову переосмыслить проблему соотношения добра и зла в человеке. Лагерь предстает в “Зоне” как пространственно-временная ситуация, располагающая ко злу тех, кто в других обстоятельствах способен проявить человечность. Лагерь изображен в “Зоне” как модель советского общества, учреждение советское по духу. Писатель обнажил лживость идеологии, не соответствующей подлинным мотивам поведения людей и опровергаемой самой действительностью. Он показал контраст лагерной жизни и декларируемых здесь идеологических схем. Беседа с солдатами охраны в ленинской комнате проходит под крик свиньи, которую пытаются затащить в грузовик, чтобы доставить на бойню. Метафора превращения человека в покорное и грязное животное разворачивается и реализуется в сюжете “Зоны”.

Характер восприятия человека в цикле “Зона” указывал на предшественников писателя: низведение человека до уровня биологического существования было предметом изображения в произведениях Достоевского (“Преступление и наказание”, “Бесы”), Чехова (“Дуэль”), Платонова (“Котлован”, “Мусорный ветер”), Солженицына (“Один день Ивана Денисовича”), Гроссмана (“Жизнь и судьба”), В. Шаламова (“Колымские рассказы”). Те выводы, к которым пришел Довлатов, во многом близки обобщениям Шаламова. В то же время писатель вступает в полемику с автором “Колымских рассказов”, считая, что в описании лагерной жизни невозможно обойтись только сгущением черных тонов. В ней, вопреки всему, сохраняются добро и бескорыстие. Довлатов рассказывает историю любви учительницы Изольды Щукиной и уголовника Макеева, которому в его шестьдесят лет оставалось сидеть еще четырнадцать. Их единственная встреча на глазах колонны заключенных показала, что эти люди сохранили веру в святость любви.

Двойник автора, который проходит через все рассказы-главы цикла “Зона”, складывающиеся в “своего рода дневник”, напоминает героя “Конармии” И. Бабеля с его “летописью будничных злодеяний”. Герой “Зоны” надзиратель Борис Алиханов – интеллигент. Подобно Лютову, которому не удалось стать “своим” для бойцов Первой Конной, “он был чужим для всех. Для зэков, солдат, офицеров и вольных работяг. Даже караульные псы считали его чужим. На его лице постоянно блуждала рассеянная и тревожная улыбка. Интеллигента можно узнать по ней даже в тайге”. Как и герой “Конармии”, он попадает в бесчеловечные обстоятельства: его окружают уголовники и военнослужащие лагерной охраны, одинаково способные на любое насилие. У Бабеля описания зверств поляков во время гражданской войны чередовались с эпизодами, говорящими о том, что бойцы Конармии проявляли не меньшую жестокость: грабили, убивали и мстили, не щадя даже родственников. У Довлатова жестокость, насилие и ложь царят по обе стороны колючей проволоки.

Героя “Зоны” спасает “защитная реакция”: “Я чувствовал себя лучше, нежели можно было предполагать. У меня началось раздвоение личности. Жизнь превратилась в сюжет.

Довлатов лукавит, называя рассказы “Зоны” “хаотическими записками”: образ главного героя превращает их в главы целостного произведения. Жанр “Зоны” генетически связан с жанром “Конармии”. Произведения близки тем, что в каждом из рассказов цикла действует новый персонаж, рассмотренный во взаимоотношениях с окружающими и в контексте своей эпохи. У Довлатова возникает целая система образов: Густав Пахапиль, пилот Мищук, ефрейтор Петров, зэк Купцов, замполит Хуриев, капитан Павел Егоров. Автор создал живые характеры, отказавшись от деления персонажей на “плохих” и “хороших”. Ефрейтор Петров, трус и ничтожество, противопоставлен Купцову, оставшемуся и в заключении свободной личностью. Капитан Егоров, “тупое и злобное животное”, влюбился в аспирантку Катю Лунину и обнаружил способность к заботе и состраданию.

В то же время отдельные фрагменты выделяются у Довлатова в самостоятельные микроновеллы и могут существовать обособленно от цикла. Некоторые из них представляют собой законченные анекдоты.

(No Ratings Yet)

Краткий пересказ содержания цикла рассказов Довлатова “Зона”

Другие сочинения по теме:

Довлатов лукавит, называя рассказы “Зоны” “хаотическими записками”: образ главного героя превращает их в главы целостного произведения. Жанр “Зоны” генетически связан...
Сергей Довлатов – писатель нашего времени. В основе всех произведений Довлатова – факты и события из биографии писателя. Зона –...
Цикл рассказов Довлатова “Компромисс” повествует о периоде работы героя в эстонской газете. Переключение на журналистские будни не сделало прозу Довлатова...
Главный герой, журналист, оставшись без работы, перелистывает свои газетные вырезки, собранные за “десять лет вранья и притворства”. Это – 70-е...
Роман “Глазами клоуна” тоже построен по принципу сжатого времени, его действие тоже длится только один день, и это тоже день,...
Писательская судьба Ивана Алексеевича Бунина судьба удивительная. При жизни он не был столь славен, как Горький, о нем не спорили,...
В основе всех произведений Сергея Довлатова – факты и события из биографии писателя. Заповедник – претворенный в горькое и ироничное...
В “Семействе Шроффенштейн” – первой драме Клейста, увидевшей свет, – писатель вслед за Шиллером, но на свой лад варьирует тему...
Пьеса “Пер Гюнт” (1867) одна из самых известных пьес Ибсена. Хотя, с моей точки зрения, она не входит в число...
“Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки”. После погребения жены, намаявшись,...
Около года назад мне довелось побывать в Твери по делам компании, где я работаю. После того, как все формальности были...
С апреля 1862 года в Париже начинают выходить первые тома десятитомного издания “Отверженных”. Роман имеет потрясающий успех, его буквально рвут...
“Привидения” (1881) также одна из лучших пьес Ибсена. В ней постоянно раскрываются какие-то тайны, герои постоянно открывают что-то новое для...
Вторая книга в целом мрачнее первой, тональность ее отражает настигающую Генриха усталость. Но здесь становится более очевидной неотвратимость прогрессивного исторического...

Сборником новелл является книга, автор которой - Сергей Довлатов. "Компромисс" включает в себя 12 новелл, которые были созданы в период с 1973 по 1980 год. В единую книгу автор собрал их в 1981 году. Известно, что одно время работал в русскоязычной эстонской газете Довлатов. "Компромисс" - сборник, сюжеты для новелл которого были взяты именно из этого опыта Сергея Донатовича (фото его представлено ниже).

Главным героем книги является журналист, который, оставшись без работы, начинает перелистывать свои газетные вырезки за 10 лет "притворства" и "вранья". Он работал в 70-е годы, когда проживал в Таллине. За каждым текстом-компромиссом из газеты следуют воспоминания автора. События, чувства, разговоры его описывает Довлатов ("Компромисс").

Политическая близорукость

Перечислив в своей заметке страны, из которых на научную конференцию прибыли специалисты, автор выслушивает обвинения от редактора в своей политической близорукости. Выясняется, что в начале списка непременно должны идти государства победившего социализма, а затем - все остальные. За предоставленную информацию автору платят всего 2 рубля (он ожидал, что получит 3).

"Соперники ветра"

Переходит к описанию следующей заметки Довлатов. "Компромисс" продолжается рассказом о работе главного героя над материалом, посвященным Таллинскому ипподрому. Автор на самом деле договорился с жокеем Ивановым, героем заметки, "расписать" программу скачек. Вместе с ним он выигрывал деньги, делая ставки на заранее известного лидера. Очень жаль, что с ипподромом нынче покончено: жокей выпал в пьяном виде из такси и вот уже несколько лет вынужден работать барменом.

Детские стишки

В рубрику "Эстонский букварь" газеты "Вечерний Таллин" герой пишет детские стишки. В них зверь по-эстонски отвечает на русское приветствие. Инструктор ЦК звонит автору и негодует: получается, что он - зверь?

Рождение "обреченного на счастье"

Родился человек, "обреченный на счастье" - это слова о появлении на свет 400-тысячного жителя Таллина, заказанные автору. Герой отправляется в роддом. Здесь первый новорожденный малыш, о котором он сообщает редактору по телефону (сын эфиопа и эстонки), "бракуется", как, впрочем, и второй (сын еврея). Редактор согласен принять только репортаж о рождении сына русского, члена КПСС, и эстонки. Отцу его привозят деньги за то, чтобы он назвал Лембитом своего сына. Автор репортажа вместе с ним отмечает радостное событие. Счастливый отец рассказывает о "радостях" своей семейной жизни. Проснувшись у одной знакомой среди ночи, журналист тщетно пытается вспомнить события этого вечера.

Телеграмма Брежневу

Еще одну любопытную новеллу содержит книга "Компромисс" (Довлатов). В ней говорится о работе над очередной заметкой - телеграммой Брежневу эстонской доярки, которая была опубликована в газете "Советская Эстония". Женщина пишет о высоких надоях молока, а также о том, что ее приняли в партию. Приложена ответная телеграмма Брежнева. Главный герой вспоминает о том, как его отправили для написания этого рапорта в райком партии вместе со Жбанковым, фотокорреспондентом. Первый секретарь принимал журналистов. Две молодые девушки были приставлены к ним, готовые выполнить любые желания. Рекой лилось спиртное... Естественно, журналисты не преминули воспользоваться выгодной ситуацией. Они встретились лишь мельком с дояркой. В коротком перерыве этой "культурной программы" была написана телеграмма. Жбанков, прощаясь в райкоме, попросил хотя бы пива "для лечения". Секретарь испугался того, что это могут заметить. Жбанков ему посочувствовал насчет "работенки", которую приходится исполнять секретарю.

Статья на моральную тему

Статья под названием "Самая трудная дистанция" написана на моральную тему о комсомолке, спортсменке Тийне Кару. Героиня ее просит автора помочь ей "раскрепоститься" в постели, предлагает ему стать ее учителем. Автор, однако, отказывается. Тогда Тийна спрашивает, есть ли у него "друзья-подонки". Автор отвечает, что таковые "преобладают". Перебрав в уме несколько кандидатур, он решает остановиться на Осе Чернове. Тийна после нескольких неудачных попыток становится счастливой ученицей. Она вручает автору в знак благодарности бутылку виски, открыв которую, он начинает писать эту статью на моральную тему.

Никаких компромиссов

Еще одну заметку описывает Довлатов ("Компромисс"). Называется она "Они мешают нам жить". В ней рассказывается о Э. Л. Буше, работнике республиканской прессы, который попал в медветрезвитель. Автор ее вспоминает, как познакомился с героем этой заметки. Буш - человек талантливый, пьющий, пользующийся популярностью у стареющих красивых женщин, не способный на компромиссы с начальством. Он берет интервью у Пауля Руди, капитана одного западногерманского корабля, оказавшегося беглым эстонцем, изменником Родины. Офицеры КГБ советуют Бушу дать показания о том, что Пауль Руди является половым извращенцем. Негодуя, он отказывается и вызывает тем самым неожиданную фразу полковника КГБ о том, что он лучше, чем ожидалось. Буша увольняют, он становится безработным, живет с очередной женщиной, герой поселяется у них. Бывшего журналиста однажды приглашают на редакционную вечеринку как внештатного автора. После того как в конце вечера все сильно напились, Буш скандалит, ударяет ногой по подносу, который вносит супруга главного редактора. Он объясняет герою свой поступок следующим образом: после лжи, которой отмечены речи и поведение присутствующих, он не мог поступить иначе. Герой, уже 6-й год проживая в Америке, вспоминает с грустью о красавце и диссиденте, возмутителе спокойствия поэте Буше, о дальнейшей судьбе которого ему неизвестно.

Недоразумение на похоронах

Следующая заметка посвящена прощанию Таллина с Хубертом Ильвесом. Перечитывая этот некролог о Герое Социалистического Труда, директоре телестудии, автор его вспоминает лицемерие присутствовавших на похоронах столь же лицемерного карьериста. Грустный юмор воспоминаний состоит в том, что из-за произошедшей в морге путаницы "обычного" покойника хоронят на привилегированном кладбище. Однако торжественную церемонию решают довести до конца, планируя поменять гробы ночью.

Жертвы концлагерей

Опишем работу над последней заметкой, о которой рассказывает Довлатов ("Компромисс"). Краткое содержание основных событий следующее. Репортаж под названием "Память - грозное оружие!" посвящен описанию республиканского слета выживших узников фашистских концлагерей. Вместе со Жбанковым, фотокором, герой был командирован на этот слет. После нескольких рюмок, принятых на банкете, ветераны разговариваются. Выясняется, что не всем из них пришлось пройти только через Дахау. Упоминаются и "родные" названия: Казахстан, Мордовия... Выясняются также острые национальные вопросы о том, кто чухонец (Гитлер им - лучший друг), а кто еврей. Пьяный Жбанков разряжает обстановку. Он водружает корзину с цветами на подоконник. Герой говорит, что букет "шикарный". Однако Жбанков скорбно отвечает, что это не букет, а венок.

Автор заключает, что прощается с журналистикой на этом трагическом слове. С него довольно! На этом заканчивает повествование Довлатов ("Компромисс"). Краткое содержание этого сборника у многих вызывает желание познакомиться с ним поближе. Как вы видите, художественная форма книги довольна необычна и интересна. Хотя бы из-за нее стоит прочитать сборник, который создал Довлатов ("Компромисс"). Отзыв о своем знакомстве с этой книгой вы можете оставить в комментариях.

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава первая

Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин – сочетание, надо отметить, довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось.

Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий.

Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока.

Рядом помещалась винная лавка Замараева – «Нектар, бальзам». Дед мой частенько наведывался к Замараеву. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву…

– Душевный ты мужик, – повторял Замараев, – хоть и еврей.

– Я только по отцу еврей, – говорил дед, – а по матери я нидерлан!

– Ишь ты! – одобрительно высказывался Замараев.

Через год они выпили лавку и съели закусочную.

Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мой дед пошел на войну. Началась японская кампания.

Государь приблизился к деду. Затем, улыбаясь, ткнул его пальцем в грудь.

Если лошади выбивались из сил, дед тащил по болоту орудие.

С фронта дед привез трехлинейную винтовку и несколько медалей. Вроде бы имелся даже Георгиевский крест.

Выглядели раскладушки примерно так же, как сейчас. Кусок цветастого брезента, пружины, алюминиевая рама…

Мой прогрессивный дед отправился в торговый центр. Кровать была установлена на специальном возвышении.

– Американская фирма демонстрирует новинку! – выкрикивал продавец. – Мечта холостяка! Незаменима в путешествии! Комфорт и нега! Желаете ощутить?!

– Желаю, – сказал мой дед.

Он, не расшнуровывая, стащил ботинки и улегся.

Раздался треск, запели пружины. Дед оказался на полу.

Продавец, невозмутимо улыбаясь, развернул следующий экземпляр.

Повторились те же звуки. Дед глухо выругался, потирая спину.

Продавец установил третью раскладушку.

Дед, поторговавшись, купил бутерброд и удалился.

Репутация американской фирмы была подорвана. «Мерхер, Мерхер и К°» начали торговать хрустальными люстрами…

У деда было три сына. Младший, Леопольд, юношей уехал в Китай. Оттуда – в Бельгию. Про него будет особый рассказ.

Сыновья женились. На фоне деда они казались щуплыми и беспомощными. Обе снохи были к деду неравнодушны.

Как-то раз в Щербаковом переулке ему нагрубил водитель грузовика. Вроде бы обозвал его жидовской мордой.

Фары грузовика упирались в здание бани. Задний борт – в ограду Щербаковского сквера.

Водитель, осознав случившееся, заплакал. Он то плакал, то угрожал.

– Домкратом перетяну! – говорил он.

– Рискни… – отвечал ему дед.

Грузовик двое суток торчал в переулке. Затем был вызван подъемный кран.

– Что же ты просто не дал ему в морду? – спросил отец.

Дед подумал и ответил:

– Боюсь увлечься…

Моня поносил капитализм, восхищался социалистической индустрией, затем уехал. Деда вскоре арестовали как бельгийского шпиона. Он получил десять лет. Десять лет без переписки. Это означало – расстрел. Да он бы и не выжил. Здоровые мужчины тяжело переносят голод. А произвол и хамство – тем более…

Я часто вспоминаю деда, хотя мы и не были знакомы.

Например, кто-то из друзей удивляется:

– Как ты можешь пить ром из чашки?

Я сразу вспоминаю деда.

Или жена говорит мне:

– Сегодня мы приглашены к Домбровским. Надо тебе заранее пообедать.

И я опять вспоминаю этого человека.

Вспоминал я его и в тюремной камере…

У меня есть несколько фотографий деда. Мои внуки, листая альбом, будут нас путать…

Глава вторая

Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:

– АБАНАМАТ!

Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас.

Довлатов С. Д.

Сергей Довлатов Родился 3 сентября 1941 года в Уфе, в семье театрального режиссёра, еврея по происхождению Доната Исааковича Мечика (1909-1995) и литературного корректора, армянки по национальности Норы Сергеевны Довлатовой (1908-1999).

С 1944 года жил в Ленинграде. В 1959 году поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского университета имени Жданова и учился там два с половиной года. Общался с ленинградскими поэтами Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Иосифом Бродским и писателем Сергеем Вольфом («Невидимая »), художником Александром Неждановым. Из университета был исключён за неуспеваемость.

Затем три года армейской службы во внутренних войсках, охрана исправительных колоний в Республике Коми (посёлок Чиньяворык). По воспоминаниям Бродского, Довлатов вернулся из армии «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде».

Довлатов поступил на факультет журналистики ЛГУ, работал в студенческой многотиражке морского технического университета «За кадры верфям», писал рассказы.

Был приглашён в группу «Горожане», основанную Марамзиным, Ефимовым, Вахтиным и Губиным. Работал литературным секретарём Веры Пановой.

В 1972-1975 годах жил в Эстонии, где работал штатным и внештатным сотрудником в газетах «Советская Эстония» и «Вечерний Таллин». В своих рассказах, вошедших в книгу «Компромисс», Довлатов в числе прочего описывает истории из своей журналистской практики в качестве корреспондента «Советской Эстонии», а также рассказывает о работе редакции и жизни своих коллег-журналистов. Набор его первой книги в издательтве «Ээсти Раамат» был уничтожен по указанию КГБ Эстонской ССР.

Работал экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом (Михайловское).

В 1975 году вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр». Писал прозу. Журналы отвергали его . Рассказ на производственную тему «Интервью» был опубликован в 1974 году в журнале «Юность».

Довлатов публиковался в самиздате, а также в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы».

В 1978 году из-за преследования властей Довлатов эмигрировал, поселился в Нью-Йорке, где стал главным редактором эмигрантской газеты «Новый американец». Одна за другой выходили книги его прозы. К середине 1980-х годов добился большого читательского успеха, печатался в престижных журналах «Партизан Ревью» и «The New Yorker».

За двенадцать лет эмиграции издал двенадцать книг в США и Европе. В СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на Радио «Свобода».

Сергей Довлатов умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. Похоронен на еврейском кладбище «Маунт Хеброн» (Mount Hebron) в нью-йоркском районе Квинс.

inostranka/647 inostranka/647 inostranka/647- Иностранка

Kompromiss/648 kompromiss/648 kompromiss/648- Компромисс